Рождественская история дедушки Гунтера

— Дедушка Гунтер, дедушка Гунтер, расскажи нам историю! Ну пожалуйста!

Дети разного возраста окружили большое кресло, стоящее чуть поодаль от потрескивающего камина, — излюбленного места старика Гунтера, который в этот день встречал свое восемьдесят второе Рождество. Внуки и правнуки согревали его сердце не хуже пряного глинтвейна.

Вечер уже опустился на улицы Лауша — чудесного городка в Германии, окутывая их трепетным ожиданием первой звезды; где-то неподалеку пел хор отроков из приюта Святого Георга. От домов веяло теплом и уютом. В канун праздника к старику съехались все его многочисленные родственники со всех уголков Европы. Дружная семья украсила на славу все до единой комнаты каменной двухэтажной громадины, которая из хмурого жилища волшебным образом преобразилась в сказочный дворец. Все здесь потрясало воображение, а в особенности огромная ель в центре гостиной. Почти подпирая потолок, снизу доверху она была украшена сластями, а на ее пушистых лапах горели свечи, отражаясь в стеклянных игрушках самой причудливой формы. Невесомые, почти прозрачные, они казались вкуснее медовых орехов и больше любых сладостей ловили на себе восхищенные взгляды детей. Настало время для настоящей рождественской истории, и старый Гунтер знал одну, самую лучшую во всем Лауше.

— Давайте-ка поближе, малышня, — начал он, наклонившись к старому псу, чтобы почесать того за ухом.

Пес был таким старым, что никто, даже тринадцатилетний Кларк, не помнили его щенком.

— Давненько это было, мои хорошие, настолько давно, что, встреть я тогда на улице вместо экипажа машину на правовом двигателе...

— Паровом, дедушка, — поправил рассказчика Кларк под дружный смех ребятни.

— И то верно! Иди-ка сюда, умник, я дам тебе щелбан, чтобы не прерывал старшего.

— Ай! — Еще одна волна смеха прокатилась по гостиной. Старик чуть заметно улыбнулся и продолжил:

— Так вот. Увидел бы я тогда ваши телеграфы, поющие пластинки и тому подобные диковины современности, посчитал бы это чудом не менее поразительным, чем танцующий кобольд, право слово. Однако никакие чудеса науки не сравняться с тем, о чем я вам сейчас поведаю.

Это случилось здесь, в Германии, когда ваш дедушка был еще совсем мальцом. Тогда всюду рабочие отказывались выполнять свои обязанности; заводы превращались в пристанища митингующих, люди желали реформ, желали равенства между собой и свободы от дворян и помещиков. Назревала революция, а вместе с тем подбирался и страшный год, приумноживший беды каждого: 1847-й лишил всех урожая, и лишь яблоки могли встретиться на столах как бедняков, так и богачей. Скот отощал. Цены не оставляли надежд на сытный ужин. Голод ожесточил и без того воспаленные умы бастующего люда; поговаривали даже о свержении монарха. Но слухи эти оказались не иначе как враками: Вильгельм еще не один год услаждал себя монаршей властью.

И среди всех этих беспорядков, среди беснующихся агитаторов — не страшащихся самых лютых морозов горлопанов-бездельников, носящихся со своими листовками, — среди них жил всеми уважаемый Ханс Г. со своей семьей. Владея стекольным заводом, он не поощрял участие в митингах своих рабочих, был человеком деловым, рассудительным, а наипаче всего великодушным. Но все больше угрюмой строгости отражалось с годами в его глазах, строгости, что скрывала печаль — недуг его единственного сына: будучи двенадцати лет от роду, мальчик так захворал, что с трудом мог вставать с постели, а необходимые микстуры и порошки лишь на время преодолевали болезнь, умаляя ее симптомы.

Но неделя подготовки к сочельнику прибавила сил мальчику; он был оживлен, даже весел. Отец принес ему костылик, чтобы его сын мог спуститься в гостиную и наблюдать, как дом убирают колокольчиками, лентами, ватой и добротными тканями.

Прикрыв веки, будто над чем-то задумавшись, старик остановил свой рассказ.

— Дедушка Гунтер, расскажи про елку! Это правда, что давным-давно во всем мире не было елочных игрушек и в качестве украшений использовали только сладкие орехи?

— Не только орехи, маленький ты сладкоежка, но также морковь, картофель, яйца, яблоки, кедровые шишки — словом, угощения на любой вкус. Тем не менее в том году, как я уже говорил, не уродилось ничего, кроме яблок; под их весом ель прогибалась, подобно яблоне. Хворому мальчишке было до слез обидно и грустно; а как иначе-то? Целый год видеть одни яблоки — это ж никакой радости ни животу, ни глазу.

Однако не только мальчик был опечален в этот славный праздник: нежное сердце его матери, так радующееся ослаблению недуга своего сына, печалилось вместе с ним. Скрывая свои волнения за предпраздничной суетой, добрая женщина всеми силами старалась обрадовать его вкусной снедью и потешными картинками в новеньких книжонках, и везде за ней хвостиком бегал и смешно тявкал щенок. Он прыгал, путался под ногами, и его особенно неловкие выкрутасы порой веселили обиженного юнца, но, едва сдерживая очередной смешок, тот снова принимал вид эдакого угрюмого гоблина.

И все же ему не было суждено встретить вечер сочельника с кислой миной. Чуть стемнело, как на пороге появился отец семейства, с огромной коробкой в руках. Но прежде чем удовлетворить интерес сына, отец отправил его на кухню, строго наказав отужинать всем, что сготовила любезная фрау Габриель, его дражайшая супруга.

Подогреваемый любопытством, послушный сын разом оставил тарелку пустой и, почти не опираясь на костыль, поспешил вернуться в гостиную. И тут его глазам предстала чарующая картина: место яблок, прежде украшавших елку, теперь заняли шишки, леденцы, пряники с глазурью, крохотные домики, причудливые птицы, невиданные плоды — и все из стекла. Точно волшебные, они кружились, переливались, отражая свет множества сечей, и все вокруг сияло, как если бы посреди комнаты вдруг оказался маленький кусочек звездного неба.

Мальчик застыл, восхищенно открыв рот; ноги у него задрожали, но не от слабости, а от бодрости и невообразимого прилива сил. Это было настоящим чудом. Рождественским чудом.

Миг тишины нарушил лай щенка, стремглав летящего с кухни вслед за кошкой, невесть как пробравшейся в дом. Черной тенью скользнув между ног фрау Габриель, прыткий зверек взобрался на самую макушку срубленного дерева. Все остальное произошло так быстро, что маятник в настенных часах едва успел бы качнуться дважды: щенок неловко развернулся и навалился лапами на ель в стремлении достать непрошеного гостя; та дрогнула и рухнула вниз. Звон битого стекла, шипение, лай — все смешалось в жуткую какофонию. Падающая елка распахнула дверь настежь: вероятно, хозяин забыл затворить ее на ключ. В следующее мгновение звери выбежали из дома, и то, что случилось далее, предопределило будущее всей семьи.

Послышалось ржание лошадей, брань и тонкий визг: то щенок мальчишки, маленький, глупый Петер, погнавшись за кошкой, попал под колеса экипажа. Тонкий, почти человечий писк застыл в воздухе, болью осознания отзываясь в сердце мальчика. Он бросился было на улицу, но дрожащие руки не справились с костылем. Матушка подбежала к сыну и усадила его на стул, утешая и плача одновременно; отец же направился к двери, но не успел он сделать и пару шагов, как на пороге дома возник незнакомец. Выглядел он весьма представительно; во всем его внешнем облике читалась строгость и состоятельность; на вид ему было не более тридцати.

Гер Вальтер Дорингер, как представился гость, в первую очередь настоял, чтобы ребенка увели наверх, и лишь потом, окликнув кучера, велел тому принести изувеченное животное на пару с инструментом, который доктор (а был он именно доктором) всегда носил в своем саквояже.

Хозяин дома, завороженно наблюдая за ходом операции, наконец прервал обоюдное молчание.

«На вашем месте многие обвинили бы нерадивого хозяина собаки и выставили бы счет за поврежденную ось колеса. Вы же не гнушаетесь столь нелегкой работы, да притом в рождественскую ночь. Это, определенно, говорит о вашем добром сердце. Но, простите мое любопытство, почему вы так поступаете? Почему произошедшее так тронуло вас?»

«Видите ли, гер Г., всему виной случайность, не иначе», — тихо начал свою речь доктор, продолжая операцию. — «Признаться, я бы не остановил лошадей, даже если бы им под копыта попал сам бес, угрожающий мне всеми муками ада, ибо этот вечер оказался самым черным и безрадостным в моей жизни. Всего пару часов назад я получил известие, что моя дражайшая сестра, друг моего сердца и души, — что она... она покинула этот мир. И спешил я отнюдь не к праздничному столу, но к тризне по усопшей. Когда ваш пес попал под карету, я вышел осмотреть колесо, и вот тут мне на глаза попалась игрушка: маленький ворон из черного стекла лежал на снегу». — Выдержав небольшую паузу, он продолжил: «Ее звали Равенна...»

«Я сожалею о вашей утрате, гер доктор».

Вальтер Дорингер слегка качнул головой. Оба замолкли.

Всю ночь доктор провел врачуя щенка, немыслимыми знаниями вернув тому, казалось, утраченное здоровье. Лишь под утро, лишенный сил, он рухнул на стул.

«Чем еще я могу помочь?»

«Вы и без того сделали невозможное. Это чудо, что вы спасли его! А как рад будет мой сын!.. Я схожу за ним, мы сию минуту будем здесь».

Пока отец поднимался за сыном, Вальтер Дорингер заметил то, что ускользнуло от его глаз прошлой ночью, — одинокий маленький костылик у стены. Тут ему вспомнилось и бледное лицо ребенка, и его дрожащие руки, и воспаленные глаза — все, что прошлым вечером он списал на испуг и волнение. Теперь он точно знал, зачем оказался здесь, зачем маленькая стеклянная птичка привела его именно в этот дом: ибо роком, сгубившим его сестру, оказалась та же хворь, что пустила корни в юном теле сына стеклодува.

Итак, впереди были долгие дни лечения.

Недуг долго не отступал; недели, месяцы Дорингер проводил у кровати больного, и лишь верный Петер мог сравниться с ним в терпении. Но наконец микстуры и уход сделали свое дело, и с тех пор не было мальца более крепкого здоровьем.

Говорят, духи посещают нас в эту ночь. Они учат нас прощать других и себя самого, указывают нам верный путь, надо только услышать их голоса и никогда не обходить вниманием знаки, что они нам оставляют. И кто бы что ни говорил о суевериях, поверьте мне: лучше оказаться суеверным дураком, чем самонадеянным слепцом.

Старик замолчал.

— А доктор навещал их после того? — спросил с любопытством Кларк.

— А как же! — улыбнулся старик. — Он делал огромные заказы стеклодуву: очень уж ему по душе пришлись стеклянные игрушки, особенно птицы — маленькие вороны из черного стекла. А вскорости ни одна семья не мыслила Рождества без таких игрушек: они были в каждом доме, и все знали, что в Лауше делают самые лучшие, самые чудесные из всех. Дела Ханса Г. пошли в гору, и его семья не голодала с тех пор даже в самые лютые годы... А теперь марш по кроватям, иначе вам подарят по картофелине вместо игрушек и книжек с чудесными картинками.

Дети разбежались по комнатам. Старик поднялся с кресла и нагнулся, чтобы потрепать по холке дремлющего пса.

— Пойдем на кухню, Петер, отведаем новогодней стряпни. Как думаешь, может и старина Вальтер заглянет к нам к празднику? Ты ведь не забыл еще своего благодетеля, а? Только не вздумай пытаться облизать его, как в прошлый раз, негодник ты эдакий.

Пес зевнул, послушно встал и последовал за своим хозяином, старым Гунтером Граймером.